Я впервые увидела Натана Григорьевича в 1977 г., когда меня, десятиклассницу, пригласил к себе домой мой будущий муж, а тогда одноклассник Дмитрий Гутов. Навстречу мне из кресла поднялся пожилой человек, одетый совсем не по-домашнему: отглаженные брюки, рубашка, – протянул руку, стал энергично трясти мою и всматриваться живыми голубыми глазами. Дмитрий начал хвастать, что в доме есть необыкновенные шахматы из слоновой кости, которые дед привез из Японии, где купил их еще в девятнадцатом году. Шахматы достали. Дед с внуком сели играть. Натан Григорьевич проиграл ту партию. И вдруг я увидела абсолютно неожиданную для меня реакцию. Он очень расстроился, даже рассердился. Было очевидно, что ему крайне неприятно проигрывать, не просто проигрывать, а проигрывать перед девчонкой. Я даже растерялась. Мне тогда в голову не могло прийти, что человек, которому скоро восемь десятков, может чувствовать себя совсем не стариком.

Потом услышала про путешествие, проделанное им в восемнадцать лет из белорусского местечка в далекую Америку через Харбин, Японию, Канаду. Натан Григорьевич даже как-то обмолвился, что я ему напоминаю дочку хозяина магазина в Японии, где он работал перед Америкой. За семейным столом (а стол был тогда очень длинный) периодически кто-то шутил, что мы все были бы американцами или даже японцами, если бы дед не решил вернуться в СССР.

Порт-Артур, Иокогама, Нью-Йорк – все это было так давно, а после этого были годы партийной работы в Средней Азии, затем десятилетия занятия совсем приземленным делом, руководил прачечной, но в Натане Григорьевиче всегда, к моему изумлению, чувствовалось так много всякого американского, и в бытовых мелочах, и в самых важных проявлениях. Думаю, что он был едва ли не первым покупателем грейпфрутов в Москве в 70-х годах. А то, что они не «грейпфрукты», а именно грейпфруты, уж точно знал среди немногих. И готовил их так, как научился в США в начале 1920-х гг.

Его как изобретателя и обладателя множества патентов всегда привлекали всевозможные гаджеты, от пластмассовой щетки, убирающей пыль статическим электричеством, до компьютера. Но главное, что отличало Натана Григорьевича, – бесконечная вера, что человек на своем месте, неважно каком, может сделать много, от тебя зависит все. И он готов был это делать. Среди бумаг его архива есть записка: кто хочет – ищет средства, кто не хочет – ищет причины. Очень похоже на него. Он умел добиваться невероятного, так как верил в важность того, что делал.

И вот эта американская готовность преобразовывать окружающее, смешанная с чувством братства, которое было у лучших людей советской эпохи, выделяла Натана Григорьевича. Он любил открывать своим ключом квартиры дочерей, внуков, даже если там кто-то был, не хотел звонить близким, как гость. И вообще не любил закрытых дверей. Однажды, когда у меня был грудной ребенок и стопка конспектов дневного вуза, ­услышала поворот ключа и увидела в своей прихожей Натана Григорьевича, который к нам собирался в тот день, но должен был прийти на пару часов позже. Я, как человек, нуждающийся в очень резком очерчивании приватного пространства, мгновенно отразила на лице недоумение и даже досаду. И мою реакцию Натан Григорьевич ясно понял, но не обиделся, это он совсем не умел делать. Наоборот, стал доставать гостинцы.

Я застала Натана Григорьевича очень пожилым человеком. Но не помню его без активного интереса к переменам вокруг. Всегда в курсе последнего, газеты проработаны, новостные программы просмотрены, наиболее волнующие сюжеты – предмет горячих споров с внуками. В нем не было никакой догматичности, напротив, четкое сознание происходящего. Часто он ситуацию видел яснее нас. Помню, с каким недоверием он отнесся к воодушевлению вокруг раннего Ельцина, когда тот, будучи первым секретарем МГК партии, стал ездить в метро и пошел в районную поликлинику ставиться на учет. Назвал это дешевым популизмом. Тяжело переживал все издержки построения социализма. Но для него никогда не было вопроса, правильно ли он поступил, выбрав возвращение в 1925 г. в Россию с ее бытовой неустроенностью, репрессиями, энтузиазмом, брежневской бескрайней тоской и прочими кренами. Любил повторять: в США тебя спросят, сколько денег ты делаешь, а здесь – что ты делаешь.

Находясь рядом с ним, трудно было не заразиться его верой в простые и важные вещи.
С декабря 1985 г. по март 1986 г., когда Натану Григорьевичу уже было 87 лет, его внуки, Александр и Дмитрий, записали на магнитофонную пленку воспоминания деда. Когда я впервые услышала этот рассказ длиною в шесть с половиной часов, то захотелось, чтобы это честное свидетельство многих трудных десятилетий страны стало доступно читателям.

Надежда Гутова