издательство
GRUNDRISSE
контакты
издательство
книги
планы
партнеры
links

Воспоминания М.Г. Михайлова о М.А. Лифшице


В начале октября 1983 года, возвращаясь через Москву домой, я, созвонившись с Лидией Яковлевной, зашёл к ней. Вся атмосфера вещей в квартире и состояние самой Лидии Яковлевны говорили, что новая жизнь — жизнь без Михаила Александровича — здесь ещё не началась. Не было уже жизни с ним, но ещё не было и жизни без него.


Лидия Яковлевна говорила тихо, будто опасаясь разбудить спящего больного. Она поила меня чаем и рассказывала об обстоятельствах смерти, провела в другую комнату, где на маленьком столике сняла белое покрывало, и я увидел маску, гипсовую маску. Почему-то эта голова мне показалась меньше действительной головы покойного. И уж совсем несвойственное ему, каким я его знал, — едва уловимый штришок обиды в уголках губ. А потом она провела меня в первую комнату и обратила внимание на то, чего я сам, увлёкшись чаем, не заметил: со стены, из портретной рамы смотрел на меня сплошным, яростным излучением молодости, лукавства, доброты и света живой Михаил Александрович, каким я его видел и знал. Я не мог оторваться от этого портрета, от этого свидания с живым в его лучшую минуту.

Оторвавшись, наконец, от портрета, отвернувшись от него, я опять упёрся взглядом в картины на противоположной стене. Меня и при первой встрече с М.А. удивило присутствие этих портретов и пейзажей на стене в квартире философа, но — «я люблю Вас за то, что Вы не задаёте вопросов», — говорил мне один писатель. Не задал тогда я вопроса и о картинах. А сейчас почему-то не мог не задать.

— Что это за картины, почему они здесь?
— Это работы Михаила Александровича.
Портрет молодого Твардовского, Маршака, портрет автора «Дикой собаки Динго»337 и пейзажи.
Расспросив о моих делах, Л.Я., прощаясь со мной, отдала мне «на память» добротные валенки М.А. и так и не успевшую «побыть в деле», новую «спецодежду живописца» — чёрную куртку.

Да, существенным моментом нашей встречи была просьба Лидии Яковлевны сделать ей копии писем Мих. Ал. ко мне и написать свои воспоминания о нём.


Как свела меня судьба с ним?

Э.В. Ильенков, прочитав мою рукопись, сказал, что мне надо прочесть недавно вышедшую книгу Лифшица «Маркс об искусстве и общественном идеале» и тогда, после прочтения, познакомиться с ним.

Я уехал к себе в Орёл, раздобыл книгу и ушёл в неё, буквально ушёл. Читал страшно медленно и потому довольно долго для этой не очень большой книги. Прочитав, написал ему письмо — не меньше 10 страниц. В ответ получил празднично-остроумное письмо на двух страницах, приглашавшее меня навестить автора. Письмо не сохранилось*, сейчас помню лишь некоторые фразы: о необходимости напряжённой работы по осмыслению действительности в её связи со всей культурой человечества, «чтобы всегда быть в состоянии готовности номер один».

Я писал в первом письме, что читал книгу очень медленно, но зато продвинулся от своего первобытного состояния далеко вперёд, но что этого завоевания мне не удержать: жизнь давит в противоположном направлении, и я боюсь, что под её давлением не устою, «упаду назад». Он отвечал: «если Вы действительно продвинулись вперёд, то опасности упасть назад не существует. Судя по горячности Вашей головы, боюсь, как бы Вы не упали вперёд».
Я засел за статью «Социалистов великая ересь» (заглавие взято из Маяковского: «днесь сбывается небывалою былью социалистов великая ересь») и внутренне стал готовиться к встрече как к вступлению в новую жизнь, как к началу новой её страницы.

Недели через две — открытка от М.А. — ещё раз приглашает приехать. Не помню, ответил ли я, но выехать раньше окончания статьи не мог.


В Москву я поехал на неделю. Свидание было неприятным для меня. Прежде всего, тем, что М.А. принимал меня не один, а вместе с сорокалетним сыном своим от первого брака. А во-вторых, — мне пришлось рассказать свою биографию, так сказать, подробно перечислить её факты — занятие для меня всегда тягостнейшее (из-за того, что биография моя — сплошная цепь тягостнейших фактов и результатов). Тягостное и какое-то (как мне показалось) кошмарно-отрезвляющее впечатление она произвела и на моих слушателей.
— Вы умудрились прожить жизнь, ничего не сделав для себя, — сказал М.А. после довольно долгого «всеобщего молчания».


Он забрал у меня рукопись и обещал возвратить через три дня (в рукописи было страниц 40 через один интервал).


Второе наше свидание (через три дня) уже не было для меня столь невыносимо-тягостным и неинтересным.
— Прочёл. Вы человек несомненно одарённый.
По существу дела возразить написанному ничего не могу. Хотя настроение у меня после её прочтения стало очень-очень грустным. Беспросветно-грустным. Но тут не Ваша вина. Просто Вы не позволяете своему читателю забывать о действительности такой, какова она есть.


Дальнейший разговор был более живым.
— Опасность для социализма Вы видите в том, что главным содержанием взаимоотношений внутри общества является жёсткая разделённость общества на управляющих и управляемых. Сообщаю: пропагандировать Вам эту идею никто не даст. Чтобы пропагандировать её, существует только одна возможность: нападать на эту идею в трудах Богданова. Но вряд ли Вас соблазнит эта возня с Богдановым: судя по Вашему внутреннему темпераменту, Вы не любитель «показывать через ухо» (я и сейчас не понимаю этого выражения, хотя, помнится, встречал его у Чехова).


Свидание не было пятиминутным, не могло быть, потому что, помню, мы беседовали, распивая чай, но весь остальной разговор был для меня несущественен и я ничего из него не запомнил.


Помню, прощаясь, он мне сказал:
— Ваше письмо ко мне — это идея в предельнонакалённом состоянии. Поэтому оно заставило меня отозваться.


Что так взволновало меня в книге М.А., если я написал ему столь страстное письмо?


Вот книга, которую я тогда прочёл в Орле, и я приведу из неё строчки, тогда мной подчёркнутые.


<Далее идут только выписки, и воспоминания М.Г. Михайлова о М.А. Лифшице обрываются.>